5

Рабби

Оставить их в эту ночь Иоанн просто не мог. С их Рабби он ходил совсем недолго, обещанная встреча «в самый нужный час» состоялась — короткая и страшная, но — он уже знал — перевернувшая его жизнь, и он представлял, каково сейчас тем, кто не расставался с Учителем полтора года.

Но теперь, прекратив всякие попытки понять произошедшее, Иоанн остался с единственным вопросом — лицом к лицу.

К своим сорока он — известный столичный благотворитель, знаток Писаний, ревнитель Израиля, близкий самым светлым его праведникам, чтимый самыми выдающимися его учителями… кем он был остановлен с одного взгляда тогда, у Капернаумской синагоги? Всё, что связано с Ним — возникшим ниоткуда деревенским «пророком из Назарета», ни в какие привычные представления втиснуть было невозможно.

…Через тридцать дней они вернулись в Капернаум. Перед ночёвкой Учитель часто уединялся для бесед — с двумя, с тремя, случалось — с одним или с одной. Обычно ненадолго и у всех на виду.

Вечера уже были тёплые. У Иоанна давно трепетал вопрос. И вышло так, что они стояли рядом с Учителем — Иоанн по правую руку, Магдалина — по левую. Впереди, прохаживаясь по мокрому песку, что-то выясняла пара чаек.

— Подойдём к ним поближе, — вдруг сказал Учитель, кивнул и Магдалине, они втроём оставили оживлённых возвращением спутников, и нашли где присесть неподалёку от птиц.

Солнце за спиной уже собиралось зайти. Трое смотрели вдаль и молчали. Иоанн решился.

— Рабби! Если ты не Мессия, то кто, а если Мессия — отчего не открываешь себя?

— Фестина ленте… — улыбнулся Учитель.

Иоанн от неожиданности не нашел ничего лучшего, как повторить вопрос по-гречески. Учитель отшутился и по-гречески. Не давая изумлению Иоанна воспалиться, показал ладони, которыми можно было перетирать песок в пыль.

— С детства — дом за домом — складывал камни в стены Сепфориса. Там и ослики-камневозы три языка понимают. За двадцать лет не вспомню, чтобы кто из них перепутал команду или переспросил.

Когда утихли, удивил уже обоих:

— А греческий театр какой! Бывало — треть города собиралась…

Учитель и театр?? Недоумение вернуло тишину. Настала очередь Магдалины.

— Рабби! Почему одни слышат Слово, другие — нет? Одного колена, одного рода, из одного дома, два брата — один слышит, другой не слышит?

Иоанн внутренне ахнул. Месяц он приглядывался к ближайшим, удивлялся ученикам, поражался ученицам, улыбчивой Магдалины почти боялся, видя, как её быстрый взгляд улавливает и оценивает всё. Но такого вопроса не ждал. Заметил, что качнул головой и Учитель, разом переменился, даже голос как-то понизился:

— Это тайна жизни и смерти, Мириам, и она у Отца всех. Ты — слышала Его прежде, чем родилась. Причины есть всему, но кто знает рубище богача и виссон нищего? Срок — глухим, время — ищущим. И — я уже говорил — последние будут первыми.

Иоанн содрогнулся, осознав, сколь не случайно они здесь втроём. Учитель повернулся к нему:

— Завтра я тебя отпущу. Всё, что возможно пока, ты услышал, и что может вместить человек — вместил. Ты знаешь, как ты мне дорог. Но — возвращайся в Иерусалим и оставайся в доме своём. И не сожалей. Встретимся в самый нужный час. И мне… понадобится кров твой… К Пасхе успеешь. Скоро ли приду? Год пролетит быстро.

Магдалина тревожно глянула на Учителя и отвернулась. Молчание, однако, было недолгим. Рабби строго спросил Иоанна:

— Фома уже спит?

Перемены, к которым не хочется привыкать. Иоанн рассмеялся… что же дальше?

— Пошли проверять! — Учитель легко встал и шёпотом позвал:

— Мириаам!

…Иоанн вспоминал каждый совместный день, начиная с первого. Время как отлив, обнажило камни.

…Ошеломляющая речь — он не слышал такой в Израиле. В память впивается всё. Но… почему в Галилее? С кем говорит? Как будто разбрасывал семя, не глядя под ноги…

…Всегда так или иначе — о будущем Царстве. Кто-то услышит? Для глухих — притчи, однако любой, кого задело, может спросить. Но… но какое «будущее Царство»? Будущее… Несколько раз было сказано: «Царство Божие — в вас самих!» Как это?… Был признан иорданским Крестителем, и… странная отповедь в далёкий Махерон недоумевающему узнику… Что это, если не прямое указание — на себя как на грядущего Царя?

…А ученики? Почему непременно нечитающий деревенский молодняк? За двумя парами братьев мамы ходят. Зеведееву-младшему нет и двадцати. Зрелых, книжных не нашлось? Правда, все умненькие, видно, хотя и очень разные. Но — дети. Привыкли к чудесам как к должному. И спорят — кто больше, кто ближе к будущему Царю… Один Симон из галилейских — муж. Стремительный Утёс. Всё — настоящее. Но — никакого Царства не надо, лишь бы — с дорогим Рабби…

Иуда был другой. С Петром — как руки — правая, левая… Кажется, мелькал в Храме. Ясно: ревнитель Израиля, упивался обличением начальствующих, не скрывая. Бесстрашие зелота, образован… нашёл своего Мессию, дышал Учителем…

…А ученицы? Женщины-ученицы?!

От начала не было такого в Израиле. Да чтобы ещё и ходили вместе! Как Ему удалось всех совместить? Решился расспросить — и что же? Все ушли из дома, не раздумывая… Вифанские — похожи на сестёр как кипарис и кедр. Одна — вся слух, другая — вся действие. Дома остался старый отецлевит и младший брат. Обеим немного за двадцать. Храмовую жизнь знают насквозь… Иоанна — жена домоправителя самого тетрарха! Немыслимо! Разумеется, знает двор, жизнь и греческую, и римскую. Второй Иуда — испугать невозможно. Чуть старше сестёр. Услышала Рабби, гостя у родителей, и в Тибериаду не вернулась. Но самое непостижимое — Мириам, бывший ужас захолустной Магдалы. Рассказывая, Пётр уверял: в этот «город» Учитель входил через силу… Несчастная то пророчествовала, то бросалась на людей, рвала на себе одежду, надолго пропадала. Разрешалась страшно. Через час — никто не узнавал, лицо стало другим. Возраст примерно тот же. Ко всему прочему, говорит, как женщины не говорят.

И это только ближайшие… А сколько ходило ещё…

…Исцеления… исцеления неправдоподобные! С приходящими бывало трудно, но когда «Царство Божие — среди вас», — на глазах исцелялись сами, бывало, что и незаметно. И всякий раз запрещал разглашать… Почему?

…Закон… «Бог субботу человеку даровал, даровал на радость быть с Богом!» Суббота как радость…

…Заповеди… «Забудь о себе», «Люби врагов», «Бери крест»… Не то, что — кто исполнит, кому в голову такое придёт! …

…Полное предвидение… По началу страшно: куда бы ни зашли — всякий раз всплывала точная цель, о которой нельзя было знать заранее. И ещё: слышал в каждом скрытую жизнь. Изредка открывал — шутя, не пугая… Что это?

…Власть… Неотразимая власть, которой не ощущаешь. Ни тени принуждения. Бремя радости, иго как свобода, свобода как иго. Сам — живая свобода. И — какая-то весёлая молодость… Не отсюда ли…

…Восстание зла… Не отсюда ли на Мирного — повсеместное восстание зла со стороны всех властей? До самого последнего часа… даже после…

Иоанн промучился всю ночь, зная, что ни к чему не придёт. Что-то главное — он чувствовал — оставалось неизвестным.

…Теперь надо думать о «детях»… Он сомневался до середины субботы, и всё-таки решился. Призвал учениц, брата, и всем вместе поведал обо всём, что, начиная с суда у Кайафы, — целиком — видел он один. Жизнь под крылом кончилась, «птенцы» должны знать, где живут, и чего им ждать дальше в Израиле.

Затем Иоанн открыл ученицам и напомнил ученикам некоторые подробности недавнего седера, а Иаков рассказал о последних часах Иуды. Общая боль воссоединила умершего с живыми. Малый камень с души упал, но всё стало ещё непонятней и страшнее. Какая-то новая, всеобщая, безнадёжная несправедливость жизни сдавила горло…

Снова нужно было дожить до утра…