4

«Эли, Эли…»

Андрей с Филиппом прибежали из сада первыми, наивно надеясь, что именитый хозяин вмешается и сможет помочь. Иоанн, подхватив брата, немедленно двинулся в дом Кайафы. Петра они застали у входа и, ничего не зная о Гефсиманской схватке, ввели во двор, а сами поднялись наверх — выяснить, что происходит. Симон Кефа тихо пристроился к костру.

По двору толкался озлобленный сброд, оставшийся без награды за поимку. В целое ухо недавно раненного летели насмешки. Только двое, бывшие при нападении в саду совсем близко, и здесь стояли рядом, притихшие, как и он.

У огня Петра неуверенно узнали. Пришлось отнекиваться, чтобы остаться. Но дальше — больше. И тут он заметил двоих, памятных ещё по Храму. Эти прямо указали на него. Неожиданно он встретился глазами с тем, кого ранил. Тот смотрел на Петра, как будто хотел что-то спросить. Двое узнавших поддели «исцелённого»:

— Малх! Смотри — не твой ли? Может, за этого что дадут?

— Отстань, рака́! Не он! — огрызнулся раб первосвященника и одними глазами отчаянно указал Петру на выход. Только за дверью бесстрашный Симон Кефа оценил опасность по-настоящему. Но уйти?…

Тем временем Иоанн расспросил стражу и, хорошо зная Кайафу и его присных, с ужасом понял, чем всё может закончиться. Быстро — уже на улице — нашёл Петра и, не входя в подробности, внятно попросил собрать всех дома и не выглядывать. Развернул и ещё подтолкнул. Пётр ушёл со слезами. Странный на этом месте голос петуха сообщил о скором рассвете. Иоанн вернулся, гадая, что делать.

…При всём его знании храмовой верхушки, театральный суд Кайафы представления Иоанна превзошёл. Впервые на его памяти судили беззаконно от начала до конца и приговорили к смерти откровенно без вины. Страшно ещё и потому, что без последствий такое не бывает.

Как только Учителя увели, Иоанн поспешил домой и вновь сказал Петру, чтобы никто не выходил. Это было тем более уместно, что развязанный приговором сброд уже знал: правитель на Пасху отправит на крест трёх зелотов — настоящих освободителей, которым мирные только мешают, и вся ярость, как всегда, переведётся на беззащитных.

Между тем выяснилось, что женщины давно ушли. Тогда, уже в дверях, Иоанн одному Петру сообщил о смертном приговоре и сказал, что наверняка казнь руками римлян совершится сегодня. Взял Петра за плечи и одним взглядом вглубь дома передал ответственность за всех оставшихся. Петру было легче умереть, чем терзаться в бездействии.

— Схватят у Него на глазах — ты Ему только добавишь…

Мрачное утро застало улицы пустыми — перед Пасхой Город отсыпался впрок. Вернувшись к дому первосвященника, Иоанн снова убедился, что Кайафу недооценивал. У ворот уже стоял небольшой римский отряд с сотником во главе. Шестеро — ближайших из совета — вышли со двора и резво двинулись в сторону претории. Стража вывела Учителя связанным и передала римлянам с рук на руки. Всё было выверено заранее… Не зная, для чего, Иоанн твёрдо решил ничего не упускать.

Неожиданно вслед за конвоем увязался сброд. Уже сотни две — Иоанн понял — собранных намеренно. Зачем?

У входа в преторию присные Кайафы наперебой уговаривали взбешённого префекта. Понять его было легко. Пасхальное нашествие ежегодно затопляло Город, и каждый год — все семь лет своего правления — Пилат именно в этот день устраивал показательную казнь. Припасал бунтовщиков и заранее, тайно — через храмовую верхушку — делал предстоящее событие секретом воробьёв. Сегодня с двумя сообщниками должен быть распят зелотский вождь Иисус Бар-абба, попавшийся при нападении на сборщиков подати. При чём тут ни на что не претендующий «галилейский пророк»?! Взаимовыгодное сотрудничество наглого использования отнюдь не предполагало. Вдобавок, префект, в беспокойные дни узнающий о событиях в Городе раньше Кайафы, наверняка имел на «пророка» как на возможного мирного вождя свои виды.

…Когда Учителя подвели, Пилат молча впился в Него глазами, после чего медленно повернулся к переговорщикам и посмотрел на них так, что те задрожали.

Вдруг из толпы кто-то заорал по-римски:

— Смерть ему!

Подхватили ещё несколько человек, потом, уже посвоему, заорала вся толпа.

Иоанн не верил своим ушам — невозможно такое в Израиле! Удивления не смог скрыть и наместник. С яростным презрением, молча, он переводил взгляд с толпы на переговорщиков, с переговорщиков на толпу, потом махнул рукой, и Учителя увели в крепость.

Иоанн знал: за годы своего правления беспощадный префект нисколько не размяк, но лишних осложнений уже избегал, и не упускал, где можно, своей пользы. Кайафа и здесь не прогадал: толпа убедила Пилата, что возмущений из-за «пророка» не будет.

…Бичевание перед крестом как обязательное было введено давно, меру наместник задавал сам, и, впервые уступив, на ком сорвать зло, искал недолго. Но истязатели перестарались. Когда Учителя вывели, Иоанн заплакал. «Эли! За что?».

Плащ, понятно, прибрали. На рубахе — даже спереди — сверху до низу — кровь. Спина — красная сплошь. На голове — вдавленная корона из веток с шипами, кровь кругом.

Сделав несколько шагов, Учитель упал. Конвойные с ненавистью оглянулись на истязателей, прибавивших им работы. Те вытолкнули ещё двоих — обоим лет по двадцать. Главного среди них, конечно же, не было. Этих, хотя и меньше, тоже бичевали, они ещё не пришли в себя и дико озирались. Трое вешальщиков вышли следом, один — с сумой на спине, другой — с большой, в два локтя, доской с надписью, третий — огромный — с тремя перекладинами на плече. Легко спустив их на землю, две он чувствительно водрузил на плечи стоявших, глянул на пытавшегося встать, и вопросительно посмотрел на сотника. Сотник кивнул воинам, трое тут же отошли и, поймав на улице прохожего, подтащили к Учителю. Увидав лежащего, он замер в ужасе, потом помог встать и завёл Его правую руку себе вокруг шеи на плечо, после чего перекладина была свалена сзади на них обоих.

Иоанн снова глотнул слёзы: было видно, что Учитель идёт, стараясь не нагружать помощника…

…Наместник только выиграл. Бар-абба — возможный возбудитель сочувствия и беспорядков — остался в темнице и будет висеть сразу после праздника. За него главный, да притом какой! — претендент на царство! Иоанн успел прочесть надпись на доске, повторенную для своих по-римски: «Царь иудеев»…

…До Голгофы — две стадии. Пилат давно выбрал для казней этот холм за воротами — над дорогой вдоль западной стены. Рядом — развилка на Иоппию, где приходящие галилейские мешались с приморскими, в другую сторону — Вифлеем и весь юг.

…На улице — почти никого. Столпотворение начнётся часа через три. Иоанн провожал конвой на небольшом удалении. По выходе из города вздрогнул от неожиданности: сброд поджидал за воротами, явно намереваясь присутствовать… Любой иудей воспринимал присутствие как соучастие в казни. Никакой силой невозможно было согнать народ на подобное зрелище. Тем более, что римляне, уже зная местные обычаи, находили особое удовольствие сдирать с распятых последнюю обвязку, выставляя обнажённых на самый нестерпимый позор.

Немолодой сотник с изумлением глянул на толпу, перестроил часть отряда назад, и сброд на время спустился с холма к дороге. Иоанн ещё раньше обогнул Голгофу справа и стоял за дорогой на границе рощи — шагах в ста пятидесяти от вершины. Из неё постоянно торчали три столба, средний — заметно выше, на каждую казнь меняли только перекладины.

…Даже отсюда был слышен стук молотков. Иоанн закрыл лицо руками. «Эли! За что?».

Усилился южный ветер, пошли совсем плотные облака, потемнело. Иоанн глянул, тихо застонал и непроизвольно подошёл чуть ближе.

На Учителе не было живого места. Как дошёл? Распятые висели спиной к городу, «Главный» — посередине. Затылок Голгофы круто уходил вниз к дороге шагах в двадцати от крестов. Здесь и сгрудился сброд — человек сорок. Что-то выкрикивали. Сотника они, видно, больше не волновали — основной отряд расселся справа, шестеро с оружием наготове остались при крестах, постояли и тоже сели.

…К шестому часу с барашками и без народ уже тянулся в Город рекой, огибая Голгофу с двух сторон, и держась подальше, чтобы не смотреть на кресты. Многие, правда, оглядывались на близь стоящих — кто эти? Тучи сгущались, тьма наползла такая, что стало жутко.

…Учитель потерял сознание и повис на руках, вскрикнул от боли и с трудом выпрямился. Сброд что-то заорал. Иоанн не выдержал и решился подойти. «Хоть один близкий должен быть рядом». На крутом затылке можно было встать так, чтобы толпа закрывала висящих. Иоанн остановился от неё в пяти шагах, откуда — над головами — Учителя было видно по грудь. Смотреть было страшно, он себя заставлял, не понимая, зачем. Из сброда то один, то другой выкрикивали разную ругань.

Вдруг Учитель приподнял голову и посмотрел Иоанну прямо в глаза. И сквозь разделявшие их тридцать шагов Иоанн отчётливо уловил в растворе боли ту привычную теплоту, которую Рабби неизменно посылал встречному. Потом раздался крик, Учитель снова потерял сознание, повис на руках, и вновь нашёл в себе силы медленно подняться. И тут сброд как прорвало. Ругань полетела на Распятого с такой злобой, как если бы через Него пришли все скорби Израиля. Разом — будто заразившись — оба распятых рядом, даже не слыхавшие о несчастном «Мессии», начали поносить Его наперегонки. Один, видно, решил вырваться вперёд и, ухитрившись шеей изобразить поклон — куда боль делась? — раболепно попросил Умирающего:

— Вспомни обо мне, Господин мой, когда начнёшь царствовать!

Толпа взорвалась хохотом так, что встревожилась охрана, истошно захохотал и шутник, и другой сосед по кресту. Сотник, много лет прослуживший в Иудее, знавший и народ, и язык, смотрел на всё, не понимая, где он. У Иоанна вырвалось: «Эли! Эли! Что это?».

…К девятому часу стемнело как поздно вечером. Было видно, что Учитель задыхается. Ветер притих. Иоанн почувствовал необъяснимый страх и невольно сделал шаг назад. Глянул — где твёрже встать — и услыхал:

— Эли! Эли! Льма швактаани!

Лицо Учителя было запрокинуто, глаза закрыты. Затем вырвался острый крик боли — как внутри что-то разорвалось, и над головами сброда остались видны только руки, прибитые к перекладине.

Показалось: склон вздрогнул и поплыл вниз. Бессильно опустившись на колени, Иоанн вжался лбом в сухую глину. «Эли, Эли…»

…Сброд стих, замерли висящие соседи. Из них изо всех будто что-то вышло. Ветер незаметно вернулся, тучи стали уползать. Толпа молча начала расходиться. Иоанн повернулся и сразу заметил двоих, поджидавших его на дороге.

Иосиф, щедрый аримафейский богач, самый молодой член Синедриона, яростный противник Кайафы, с ним — любимейший у фарисейской молодёжи Иерусалима законоучитель — пятидесятилетний Никодим. Оба — известные и близкие, оба слушали Учителя в Храме, оба сразу же уловили в Нём пророка со властью, оба, порознь — в Храме же — успели поделиться с Иоанном, зная его как ученика.

Для выяснений и утешений времени не было — все трое думали об одном: суббота близко, по слуху, Пилат впервые прикажет снять тела до Пасхи, живых добьют и всех тут же сбросят в общую яму с перекладинами вместе.

— У меня в двух шагах новая гробница — в саду за иоппийской развилкой, тело префект отдаст без слов — его самого всё это разозлило. С полотном — просто. Пропитки надо много…

— Помогут, успею, — стремительно сговорились Никодим с Иосифом, и поспешили в Город, оставив Иоанна ждать. Повернувшись к роще, он с ужасом обнаружил за ближними деревьями всех женщин — четырёх учениц и двух мам, которые бросили дома сыновей и не оставили тех, кто им за год сделались как дочери. Ещё одну женщину — постарше — стоявшую посередине, Иоанн издали не узнал. Они всё видели…

По счастью, с ними уже был его вездесущий добрый Иаков. Он быстро отделился от женщин и вышел навстречу брату. Иоанн узнал, что Иуда не пережил Учителя и умер. Умер в шестом часу под самодельной петлёй, не успев повеситься. Иоанн выдохнул со стоном и решил, что объяснений происходящему больше искать не будет.

— Я послал четверых, всё сделают, — сказал Иаков. — Пойдём.

Братья вместе подошли к женщинам, и Иоанн сразу понял, кто стоит посередине. Откуда, как она здесь?! Всё видела…

Мать смотрела в сторону крестов куда-то вверх. Иоанн готов был провалиться — как если бы мог и не помог. Скоро темнеть начнёт, где же…

— Успеют, — всё так же, глядя чуть вверх, тихо сказала Мать, опустилась на траву сама, сели в кружок и остальные. Кроме тяжкого дыхания, ни звука. Глядя на женщин, Иоанн в какой уже раз мысленно преклонился перед Учителем. Оставил с ними Иакова и вернулся на дорогу.

…Человек десять из сброда никуда не ушли — сидели в ряд у затылка Голгофы спиной ко крестам. Время от времени кто-то вскрикивал, хватаясь за голову, кто-то тихо плакал… Но больше молчали…

…Наверху к сотнику подошёл гонец и что-то коротко сказал. Тот кивнул и отдал приказ воинам. Двое копьями легко умертвили живых, третий лениво ткнул копьём в рёбра умершего, и отряд шумно удалился, обрадованный ранним освобождением.

Последних ещё было видно, когда на левом склоне показались Иосиф и Никодим, и спустились к Иоанну. Одновременно у крестов появились шестеро — четверо с носилками, двое — с большим переносным чаном. Всё было сделано удивительно быстро.

Чтобы спуститься где поположе, несущие вернулись поверху почти к воротам, и для смотревших снизу носилки на четырёх плечах будто выплыли из Города. За ними — никого. Появились первые звёзды, обозначив начало Пасхи.

Чан с остатками пропитки спустили к дороге напрямую и понесли за процессией, уже нарушавшей субботу.

Дорога перед развилкой немного поднималась вверх. Что-то пугающе-высокое увиделось снизу Иоанну в этом вплывании носилок в темнеющее небо.

Без слуг провожающих Учителя было счётом одиннадцать человек. Иного городского нищего провожало больше…

Иоанн оглянулся. Не решаясь приблизиться, шагах в тридцати брели те самые, что остались у Голгофы. Иосиф тоже оглянулся и посмотрел на Иоанна:

— На первые две ночи пришлю стражу.

— Эти уже без зла, — вздохнул Иоанн.

— Могут просто поделиться.

Никодим покачал головой. «Тронуть гробницу?»

— Не может быть.

— Теперь в Израиле всё может быть.

…Женщины шли следом, вплотную. В присутствии Матери сдерживались зарыдавшие было мамы учеников.

…За развилкой, почти сразу, вправо от дороги отошла тропа. Ясные сумерки уже подсвечивались луной, в саду всё было видно. Грубо протесанная плита стояла приваленной к стене — справа от входа в гробницу.

…Несмотря на спешку, пелены были наложены до странности гладко. Остатки пропитки разлили сверху. Двое вошли в гробницу, четверо бережно передали кокон ногами вперёд с разворотом влево, двое, державших плечи, тоже втиснулись, заводя голову направо. Возвышение и кокон совпали по длине.

Женщины, держась друг за друга, смотрели шагах в пятнадцати.

Слуги осторожно вышли и немного постояли перед входом. Затем с трудом, по ребру, не отрывая от стены, перевалили плиту влево ко входу — как притёрли. Иоанн правой рукой прижал к себе брата. У женщин кто-то всхлипнул. Иаков подошёл к ним, и все вместе стали выбираться из сада.

Сидя у дороги их поджидали несчастные голгофские горлодёры, не осмелившиеся провожать до конца. Пропустили вперёд, попрятав головы, встали, и понуро побрели следом.

…При виде Голгофы трое идущих спереди переглянулись: из вершины торчали три пустых столба. Погребальная яма была неподалёку, семь лет римляне сбрасывали в неё распятых, никого не подпуская. И делали это рано утром.

— Кайафа… уследил, своих прислал… — с тихой яростью проговорил Иосиф. — Опоздал наш первосвященник!

…Войдя в Город, провожавшие разошлись. Раньше незаметно отстала Мать, спохватились в воротах, за Голгофой… Иерусалим праздновал Пасху. Иоанн и Иаков шли с женщинами сквозь всеобщее радостное оживление. Седер светился по домам, во дворах, на плоских крышах…

…Ученики встретили вошедших глазами вопрошающего ужаса. О самоубийстве Иуды хоронившие его донесли ещё засветло. Страшное сообщение Иоанна о предстоящей казни Симон Кефа весь день проносил в себе и поделился с братией только что, перед самым приходом провожавших. Надежда ещё мерцала…

Иоанн огляделся, обнял Петра и ни слова не произнёс. Все всё поняли… Общий плач не скоро, обрывками, затих. Иаков проводил женщин в соседнюю комнату, справа от Петра, который уже полулежал у стены, напротив входной двери. Тихо, кто где, пристроились и остальные…