16

Последний — первый

 

Кажется, сам воздух в доме Иоанна начал светлеть. На третий день одиннадцать — впервые — решились вместе с хозяином подняться в горницу. Остатки седера были убраны ещё тогда, перед Пасхой, сразу же после ухода гостей. Умывальница — неглубокий глиняный тазик, где на дне досыхала вода, и слегка потемневшее после их ног полотенце оставались как были положены.

После ближайшей субботы хозяин решил устроить трапезу именно здесь. Еда ещё готовилась, и одиннадцать ждали в соседней комнате, отделённой занавеской.

 

Учитель вошёл из горницы — точно так же, как в прошлый раз, и с радостным любопытством оглядел присутствующих. В конце Его взгляд зацепил стоящую рядом лавку, на которой сиротливо жался ящичек Иуды. Опустив голову, Он тихо провёл по нему рукой, после чего посмотрел на Фому.

— Близнец! Вот мои раны — где твои пальцы? — и вскинул руки так, что рукава упали до локтя.

— Фома! Вот мои рёбра — где твоя ладонь? — и взялся за рубаху, явно собираясь её сбросить.

— Мессия! Царь мой! — с криком бросился Ему в ноги Фома.

Совсем не царским движением, движением, которое столько раз видели они все, движением, которым Он поднимал всякого, кто перед Ним падал, Учитель, не сгибая колен, нагнулся, повернув к себе, взял — ладонь к ладони, правую к правой — руку Фомы и мягко потянул вверх. И, не выпуская руки, сказал поднятому Фоме:

— Близнец! Ты поверил, когда увидел!

Затем, посмотрев как будто вдаль, вздохнул и добавил, словно вспоминая:

— Блаженны не видевшие и уверовавшие…

После чего, уже глядя Фоме прямо в глаза, тихо рассмеялся, крепко сжал его руку и, наконец, отпустил.

— Остальное — на вечере, — пообещал и просто вышел в горницу.

Сначала никто не шелохнулся. Потом все перевели взгляд с затихшей занавеси на Фому, который стоял посреди комнаты и не сводил глаз со своей руки. Ни голос, ни дыхание лицо в лицо не потрясли его так, как другая — поднявшая его рука — горячая, с твёрдой, как молот, ладонью галилейского каменщика.

И продолжал Фома так и стоять с открытым ртом — и то смотрел, как на диковину, на собственную руку, то обводил вопрошающим взглядом собравшихся.

Зрелище нестерпимое. Пётр сорвался первый, за ним захохотали все, в голос. Медленно поднимая руку и поворачивая её ладонью к себе, Фома не переставал озираться до тех пор, пока так-таки не начал расплываться сам.

Тем временем Пётр зашёлся настолько, что стал съезжать на корточки спиной по стене. Уже улыбаясь вовсю, Фома глянул на свою руку последний раз.

Рукав соскользнул к локтю. Смазанная тканью красная капля начинала свой след по руке как раз с того места, где только что соприкасались два запястья.

Лицо Фомы вмиг окаменело. Уже не видя и не слыша ничего вокруг, он устремил огненный взгляд в сторону занавеси. Пётр стирал слёзы, остальные тоже досмеивались. Никто не заметил перемены, пока неустрашимый апостол Близнец-Фома не бросился в горницу. Первый — вслед за своим Учителем.