1
«Йешу!»
(фрагменты)
* * *
…Он не помнил, как шёл домой… Не сомкнул глаз до утра… Самая страшная ночь в жизни… «У нас скоро будет сын!»… У нас!…
…Шум и суету он не выносил с детства. Йерушалаим Ирода — во что превратил он Израиля!… К своим тридцати, глядя вокруг, Йосеф уже знал, что не женится. На ком?… Ближайший друг — Большой Шломо — год назад сбежал в Галилею. Нацерет — двадцать домов, час ходьбы от Сепфориса. «Тихо-тихо! Чего ждёшь? Перебирайся! С твоими руками…» И уже было собрался…
…Странная девушка… Добровольная рабыня у дальней родни. Если руки не заняты — в Храме. Держат за городскую дурочку. Когда присмотрелся — обмер. Вся в себе и — примечает всё! Во что ни уйдёт — ни к чему не прилепляется. Здесь она — или на небе? Или и здесь, и там? Свободный — царская кровь! — он доверял своим глазам и не зависел от мнений. Её согласие на брак его удивило. И… За такой подвиг обручённой невесте когда-то полагался град камней… При этом — ни тени стыда! Что это?
…Через неделю зашёл.
— Никому не скажу. Ты свободна…
Она едва улыбнулась, не повернув головы. От него не ускользнуло: теряющие «рабыню» заметно к ней охладели. Что с ней будет, если он останется в Городе?
Через неделю снова зашёл.
— Я исчезну, в Галилее никто не найдёт. Вина будет на мне.
Она едва глянула в его сторону и улыбнулась заметнее. И опять нет стыда… Между тем в её доме косились уже и на него… Подумал: «Пропадёт…»
…Свободный — царская кровь! — он доверял своим глазам и ещё через неделю зашёл уже спокойный.
— После свадьбы — перебираемся в Галилею. Нас там ждут.
Она улыбнулась вовсю и на миг глянула, — он ахнул, — радуясь не за себя, а за него… Что это?
* * *
— Йешу!
Годовалый сын– не сын от жены– не жены стоял у двери и весело глядел на отца.
— Абб-бба!
Весь год, замирая, Йосеф вглядывался в его лицо. Редкая редкость, когда груднички так похожи на взрослых… «Маленькое зеркало…»
Как тогда — на миг — Мириам глянула и, едва улыбнувшись, куда-то в пространство сказала:
— На кого другого мог бы он быть похож?
И еле слышно добавила:
— Взрослый — на меня будет…
Что это?
* * *
Деревня — простор: бедные жилища разделены огородами. Дом Йосефа — третий с краю, «хоромы» старого Моше, где собирались по субботам, были на другом конце — ещё дойти надо!
Ослабев глазами, Моше уже не читал, а больше было некому. Столичные стали для местных находкой. Йосеф свободно разбирал древние свитки, а Большой Шломо, благодаря редкой памяти, легко ловил смысл и горячо, по-детски, толковал — всем на радость. Сам он жил на полпути — с женой, двумя маленькими дочками и умницей Сарой — двадцатилетней младшей сестрой, которую принял после смерти родителей. Когда Йосеф заглядывал к ним, Сара прятала глаза или убегала.
…Йосеф шествовал в «синагогу» по условной улице, прижимая к груди двухлетнего Йешу. Мать провожала их и, как обычно, глядела перед собой, находясь неизвестно где. И возле дома Шломо…
— Тебе нужна жена!
Йосеф изумлённо глянул на неё. Ничего не заметил. «Послышалось…»
Через неделю — всё так же и на том же месте:
— Тебе нужна жена и много детей! — Мириам едва повернула к нему голову и, глядя вниз, чему-то сама в себе заулыбалась.
На сей раз сомнений никаких. Что это? За три года она ни разу ни о чём даже не попросила…
…Она про всех всё знает?
Ещё через неделю — те же, там же — Мириам остановилась. Глянула на него, на сына, и с детской убеждённостью радостно сказала:
— Тебе нужна жена и много-много детей!
И, уже глядя вдаль, беззвучно рассмеялась, словно увидела всё это живьём. Да ещё добавила:
— Вместе справимся…
* * *
…Вечное дитя, Большой Шломо смотрел на друга в недоумении недолго. Свободный — ни капли царской крови! — он доверял своим глазам и никогда не разочаровывался. Позвал сестру. Та зашла с опущенной головой, красная, и ничего не ответила.
…Через три дня она вышла за водой и… едва не выронила кувшин. Мириам с сыном были в десяти шагах и шли навстречу. Малыш помахал ей рукой, мать будто не заметила. Но, проходя мимо, просияла на неё такой восторженной радостью, что будущая жена ещё долго глядела им вслед, не сходя с места. «Кто она?»
…Эти четыре руки знали, что делают. Дом Йосефа быстро удлинился на треть. Пристройка с отдельным входом ушла под общую крышу.
Когда труды каменщиков подходили к концу, Мириам их удивила. Ни во что внешне не вникая, она вдруг попросила перенести очаг. Мастера переглянулись и призадумались. Потом с интересом посмотрели друг на друга, покачали головами и сделали как сказано.
Но больше всего матёрых строителей вдохновлял малыш. Он разглядывал каждый камень, смотрел протёсы, подгонку, кладку, как месили обмазку, как наносили. Когда стелили крышу, Большой Шломо безропотно поднимал его на вытянутых руках и в конце концов, оглядевшись, — мать не видит? — пересадил на готовую плоскую часть. Мать подошла и не испугалась.
Не заметить было нельзя: оставаясь, как была, — сама в себе — она явно повеселела.
…На седьмом месяце неленивая Сара решилась поскандалить:
— Оставляй мне хоть что-нибудь! Ну, не без рук я!
«Старая жена» строго посмотрела на «молодую», подошла, едва касаясь, провела сверху вниз пальцами по большому животу и улыбнулась, как человек, совершенно счастливый своим делом. В дверях оглянулась весело и вышла, прихватив два пустых кувшина.
Две мысли посетили Сару — одна нелепее другой: «Бывают ли ангелы жёнами?» и «Откуда у неё сын?».
…Яаков родился ровно через три года после Йешу и через год стал похож на брата больше, чем на отца.
* * *
…Что могло гореть в Сепфорисе — горело. Восстание после смерти Ирода было плохой затеей: бдительность римлян только возросла. Сыпались стены, разорялось всё. Пешие войска сгоняли мирных для продажи в рабство, конные ловили вооружённых по окрестностям. Временами северный ветер доносил дым и до Нацерета.
Йешу вернулся к дому понурый: только что на его глазах потомство многодетных соседей шумно делило одну лепёшку. Не успел подойти к матери…
…Два десятка всадников вкатили в деревню с юга, ворвались в ближайшие дома, под крики выволокли одного, потом другого, бросили и решили проверить дальние.
— Йешу!!
Четырёхлетний малыш схватил едва остывший круглый хлеб и выбежал навстречу конным прямо под копыта. Передний успел остановить лошадь.
— У вас нет хлеба! Бери!
Юный сотник, только что из метрополии, языка не знал и смотрел на малыша, не отрываясь. Малыш с прежней настойчивостью протягивал хлеб:
— Бери, бери!
Не сводя с него глаз, сотник медленно перегнулся и, едва дотянувшись, взял лепёшку. Малыш просиял, помахал рукой и повернул к дому. Воин тихо тронул лошадь, за ним двинулся и весь отряд. Затем что-то крикнул, кони рванулись и, пролетев деревню насквозь, исчезли, добавив к дыму золотистую на солнце пыль.
Мать стояла спиной к стене, с запрокинутой головой, закрытыми глазами, и пыталась успокоить дыхание.
Малыш подошёл к ней. Никакой радости в его лице не было.
— И у них хлеба нет…
…К вечеру повеселел. Перед сном мать решилась спросить:
— Тебе не было страшно?
Малыш глянул на неё и какое-то время тревожно смотрел в сумерки сквозь дверной проём.
— Что значит «страшно»?
* * *
— Йешу!…
— Йешу! — продолжал звать Большой Шломо… Мальчик выбежал из собрания и спрятался за угол дома.
«Они не хотят слушать…»
После смерти отца Ирод Антипа получил Галилею как тетрархию и на обиду решил ответить делом. Всем назло Сепфорис стал отстраиваться с нуля — как её новая и современная столица. Соседняя деревня всколыхнулась. О жизни впроголодь семьи вольных каменщиков на время могли забыть.
Чтобы дважды в день не томиться дорогой, мастера частенько оседали в Сепфорисе от субботы до субботы. Возвращались выжатые, но Йосеф наутро как-то находил в себе силы читать. Как звучал древний текст, в точности никто уже не знал, огласовку нужно было вспоминать на ходу и на свежую голову.
Перед Пасхой начало Египетского плена перечитывалось каждый год. Йосеф сидел в середине собрания со свитком. Большой Шломо, у которого уже было три дочки, громоздился напротив, прижимая к себе левой лапой шестилетнего Йешу. Мальчик слушал непонятные слова, явно что-то переживая.
…Уставший Йосеф сбился, пауза затянулась. Мальчик в нетерпении забеспокоился, удивлённо посмотрел по сторонам и внятно произнёс подряд четыре следующие фразы.
— Йешу! — Большой Шломо уронил с его плеча руку. Йосеф медленно опустил на колени свиток. У старого Моше заходила нижняя губа.
Стоглазое собрание замерло. Стало слышно, как во дворе курица разгребает землю.
Мальчик ничего не понимал:
— Всё как в прошлом году! Читай! Сейчас Йосеф упадёт на шею своего Беньямина!
Курица точно что-то нашла: подруги понеслись к ней, предлагая поделиться. Вскоре стихли и они.
«Почему все смотрят?» Вконец смущённый, мальчик рванулся и исчез за дверью, всполошив птиц. «Они не хотят слушать…»
…Дети понимают детей лучше взрослых. Большой Шломо сердито огляделся и вышел следом. От него прятаться мальчик не стал. Шломо взял его за руку.
— Тебя ждут. Чего убежал? Старый Моше говорит: у тебя очень хорошая память.
Мальчик остановился. Поднял тревожные глаза:
— Бывает нехорошая память?
* * *
— Йешу!
На верху огромного ступенчатого амфитеатра, который уже был откопан и утрамбован, с ним сидели два грека средних лет и водили пальцами по чертежу. Оба строили ещё для Ирода, язык знали как родной, а в Сепфорисе и галилейский говорок усвоили.
В Афинах таких мальчишек лелеяли как изваяния. Архитекторам доставляло удовольствие распалять этого местного десятилетку, который не отлипал от них уже неделю. Вопрос жизни и смерти: как будут спускать и укладывать на склон будущего театра массивный каменный брус? Выяснять было тем приятней, что подгонку по месту греки доверили, среди прочих, его «абб-ббе» со товарищи, которые, пока камень не пришёл, трудились на другом конце города.
…Волевое плановое строительство — этот парад разума — восьмилетнего деревенского ребёнка, без преувеличения, потряс. Два года он не давал Йосефу ни дня покоя, свободно дрейфуя по городу от стройки к стройке. Бедный «абб-бба» обнаружил в себе прямо-таки женский страх за мальчика, которому сам при этом ничего не запрещал. Тот отвечал восторженными впечатлениями и заботливо сообщал о намерениях.
Не помогало.
— Йешу! Ты опять убежал и ничего не сказал!
На самом деле сказал.
— Есть пошли!
Мальчик подошёл к «абб-ббе», ткнулся лбом в живот, сделал шаг назад и весело вскинул голову:
— По-те-ря-юсь, про-па-ду! По-те-ря-юсь, про-па-ду!
Большой Шломо, у которого было уже четыре дочки, невинно посмотрел на друга:
— Скоро Яаков подрастёт…
Оценили даже греки, сидевшие в десяти шагах. Посмеявшись, мальчик повернул к ним и на ходу радостно сообщил:
— Меня сегодня на каменоломню возьмут!
Йосеф не успел рта открыть.
— К вечеру вернусь — учитель ждёт!
Древний старик, которого Йосеф вроде где-то видел, несколько раз возникал ниоткуда и подолгу разглядывал трудовых пришельцев. А месяц назад подошёл, и, кивнув на Йешу, просто сказал:
— Пусть ночует у меня. Читать будем.
— Я пошёл! — без паузы заявил мальчик и спохватился:
— Дом через улицу, во-он там!
…Когда они успели сговориться?
…За два года кое-что изменилось. С камнем Йешу, видно, разобрался, и теперь больше приглядывался к человекам. К тяжёлой работе не пускали — здесь Йосеф был твёрд, — и подросток нашёл себя как погонщик. С каменоломен, где, кстати, заправляли римляне, вьючные ослики ходили за ним строем. Умная тварь, не сталкиваясь с принуждением, прекрасно соображала сама, а когда надо, чутко реагировала на слово. Но главный его интерес был у старика.
— Йешу!
Голос учителя дрожал.
Двенадцатилетний чтец отложил свиток и с тревогой глядел в стену.
— Йешу, мальчик мой! Ты так читаешь пророков! Читаешь — мне иногда кажется — будто сам их написал!
Мальчик долго молчал. Глаза совсем округлились:
— Мне тоже…
* * *
Тринадцать лет… Йосеф твёрдо решил, что в этом году пойдёт со «взрослым» на Песах. Где, как? — у Большого Шломо в Йерушалаиме осталась золотая родня. Счастливы будут. Смущало другое: он помнил про мальчика всё, а недавно ещё и перемолвился со стариком, и шёл в Город с опаской.
…Сквозь пасхальные толпы «взрослый» осматривал все его великолепия с сухим отчуждением. Базар в Храме его поразил. Бойня возле святилища — шумная, с реками крови — привела в ужас. «Дом молитвы»?? Он так сжал руку Йосефа, что «абб-бба» испугался. Мальчик буквально вытащил его из Золотых ворот и, не выпуская руки, долго, без единого слова, смотрел через Кедрон на Масличную гору.
…Седер — живая память — его отогрел, но к барашку он не притронулся. Вмешиваться Йосеф не стал — мудрая родня Шломо тоже будто ничего не заметила.
…Большой Шломо задерживался в Городе на день.
— Можно я с ним?
Друзья переглянулись. Вид у Шломо был умоляющий. Йосеф вздохнул и ушёл с земляками.
Он не прошагал и десяти стадий, как почувствовал привычную тревогу. Где искать «взрослого», голову не ломал и сразу направился к Храму.
…Слева от лестницы в нижний двор вокруг Йешу сидели, вытянув шеи, человек пятнадцать учителей, за их спинами — кольцо любопытных, и продолжали ещё подходить. Напротив, в пяти шагах, со своим рабби выделялся взволнованный подросток, не сводивший со сверстника глаз. Чтобы остаться незамеченным, Йосеф подошёл сзади, прислушался и сразу понял, какой интерес оставил мальчика в Городе.
Кто должен быть грядущий Машиах, которого все так ждут? Царь? Первосвященник? Что сделает? Кто помажет?
При всём том, что о своём сыне–не сыне Йосеф уже знал, картина действия привела его в трепет. В ответ на ответы мальчик свободно, дословно, на память уточнял древние тексты, развивал толкование и всякий раз отклонял, болезненно ища хоть какой-то определённости. Между тем интерес к тёмному вопросу давно был вытеснен интересом к нему самому. Большой Шломо восседал в стороне, уже ни во что не вникал и глядел на своё сокровище, млея.
После очередного, возможно, последнего возражения, мальчик грустно умолк и уже после паузы, просто так, в воздух, негромко спросил:
— Кто же он должен быть?
— Ты должен! — вдруг вскрикнул сидящий напротив подросток.
— Йоханан! — сердито одёрнул подопечного его рабби.
Йешу замер. Эта мысль так его поразила, что он отвернулся и, с ужасом глядя в пространство, застыл. Лицо было страдальческое.
— Йешу!
Он вздрогнул, очнулся и, повернувшись назад, благодарно посмотрел на Йосефа.
— Абб-бба!
Собрание, как один, впилось в него глазами: отец?… кто они?… откуда?
Йосеф издали протянул руку.
— Пойдём?
Мальчик пробрался меж сидящими и вторую руку подал подошедшему Шломо, который, видя, чем кончилось, расстроился сам.
Они сделали два шага, Йешу выпростал руки, остановился и обернулся. Взгляды их встретились — его сверстник смотрел ему вслед, стоя.
— Йоханан… — сам себе тихо сказал Йешу. — Йоханан…
* * *
— Йешу!
— Йешу! Почему так поздно?!!
В середину деревни небольшое стадо заходило с юга уже на закате. На плечах пастуха, догонявшего блеющих, ехала небольшая овечка. Встречающие тихо кипели.
— Заблудилась, ножку повредила. Слезай!
…Целая жизнь прошла. Выросли, переженились, повыходили замуж братья и сёстры. Живут своей жизнью, как все, и все неподалёку.
Ирод Антипа лениво достраивал Тибериаду. На камень там своих рук — лес, да и не набегаешься, кормиться приходилось от земли.
…Когда Йосеф, как частенько у каменщиков, закашлял и слёг, Большой Шломо сам начал выбивать на дальнем краю кладбища две гробницы. Рядом, правую побольше. Один, и никого не подпускал.
…Когда Йосеф отходил, Мириам попросила оставить их вдвоём. Умница Сара вытолкала всех сама и отогнала от двери.
Через какое-то время позванные вошли. Мириам стояла спиной к стене напротив ног, с закрытыми глазами.
Ничего подобного никто прежде не видал: мёртвый Йосеф не просто улыбался — светился радостью.
Жить без друга Большой Шломо будто отказался — тихо отошёл ровно через неделю без внешних причин. Когда его закрыли, Йешу стоял между гробниц двух пап, обнимая за плечи двух мам, и первый раз у всех на глазах ронял слёзы.
Сара забрала Мириам к себе, в пристройке он остался один.
А ещё через неделю, в субботу — видно, по дороге в Сепфорис — в собрание вошли четверо невиданных. Все до тридцати, чёрные скелеты с горящими глазами.
— Йоханан говорит: вернитесь к Богу, Царство Его при дверях!
Старший как будто искал кого-то глазами.
— И от грехов омойтесь, и плоды возвращения покажите! Омывающий ждёт на Иордане! За Иерихоном, у Бейт хаАравы!
Жгучего интереса не возникло, призывающие быстро ушли.
…После этого уже три года, как Йешу пас овец. В синагоге он давно не читал — без него было кому. Для младшей родни его юность — досадная легенда: было бы правдой — мог бы один всех кормить. Он на самом деле стал похож на мать — и лицом, и весь в себе… Навздыхавшись, последние невесты отстали: не жених!
…Грустно, да не грустно! Сара помнила всё, втроём им плохо никогда не было. Часто заглядывал Яаков, успевший не год, не два потрудиться с братом в Сепфорисе, тоже ничего не забыл, хотя иногда и тревожился. Случалось им вместе и на камешек вернуться, если в деревне кто строился. А с овечками? Разве плохо с овечками?
— Слезай, слезай! Сейчас ножка пройдёт! — он провёл сзади рукой по левому переднему копытцу.
Благодарная тварь повернулась и смотрела на спасителя дивными глазами.
— Убегать больше не будешь?
— Бе-еее…
— Все поначалу обещают…
— Бе-е! — и побежала.
— Посмотрим, посмотрим…
Сёстры — свидетели педагогики — выразительно переглянулись и от брата слегка отошли.
Йешу не спешил — провожал взглядом остатки стада. Оно расходилось к закату, низкое солнце ореолами рассветило кудрявые спины.
А с другой стороны к нему приближалась свирепая Сара с хворостиной в руке.
«Как они — такая же стала», — вздохнули о матери сёстры и двинулись по домам.
Мириам вышла встречать вместе с Сарой, но ждала в отдалении и заранее улыбалась.
— Ты когда последний раз ел?!!
Пастух опустил голову и виновато развёл руками.
— Бе-е…
* * *
Когда он подходил к Иордану, уже смеркалось. Палаток по обоим берегам – как на Песах вокруг Масличной горы, вверх по течению – конца не видно. Тут, там – костры со вкусным дымом.
В двадцати шагах от воды услышал родной говорок: трое молодых о чём-то спорили.
– Шалом! Галилейские?
Вежливо поклонились.
– Шалом! С Киннерета – из Бейт-Сайды и Кфар-Нахума. Рыбачим вместе.
Тут же стремительно подошёл четвёртый – статный, и заметно взрослей. Ответивший первым предствавил:
– Шимон, старший брат. Косяки сквозь воду видит!
Он серьёзно осмотрел брата снизу вверх.
– Кефа! На таких царства строят!
Рядом проходили не спеша уже другие молодые спорщики – фарисейского вида, похоже, столичные, и выясняли статус грядущего Машиаха.
Он звучно, чтобы все слышали, подряд процитировал Исайю и Даниила и предложил сопоставить. Стихли те и эти.
– Рабби! А где живёшь? – спросил один из рыбаков.
– Где стою. Только что подошёл.
Повеселели.
– Пойдём к нам – навеса на всех хватит.
«Столичные» переглянулись и пошли следом.
…Светало, когда небывалый учитель разогнал молодёжь спать.
…Неделю он издали слушал Йоханана и радостно впитывал приходящие толпы. Вокруг – настоящий Израиль…
– Пора!
* * *
Всклокоченная седина, чёрное лицо в молниях, лохмотья, беспощадная речь…
Йоханан, как обычно, кончил говорить, зашёл в реку по колено с большой плоской чашей в правой руке и приготовился к омовению. В шаге от него была обозначенная колом промоина, зайти можно было по грудь. Туда и подходили по очереди, взявшись за него рукой, быстро окунались, получали сверху из чаши на голову ручеёк и без задержки возвращались на берег.
«…Странное волнение… Откуда?…»
Он никогда прежде не разглядывал приходящих. Поднял голову.
«…В середине… Не может быть!… Двадцать шесть лет прошло — ничего не слыхал… Он!… Не он… Он!»
— Йешу!
— Это я, Йоханан.
Пророк продолжал вглядываться. Очередь замерла: что-то происходило.
— Это я, Йоханан.
— Ты! Тогда ты и…
— Оставь! Разве не с себя начало всякой правды?
Он сделал ещё шаг, склоняясь, присел и, в отличие от всех, надолго ушёл в воду с головой. Выпрямился и встал под чашу.
Медленно-медленно, тонкой струёй Йоханан лил на него из чаши, а из самого будто уходила сила. «Дождался… Он…»
Омытый глянул на него и одними глазами улыбнулся. Не пошёл к берегу как все. Пройдя вверх по течению шагов двадцать, остановился, где мель.
«Йехошуа…»
Забыв обо всём, Пророк глядел ему вслед… Странный свет как молния крутнулся над ним по спирали, вспыхнул на волосах и пропал. Он сколько-то простоял, глядя вниз, нагнулся, плеснул себе в лицо и неторопливо двинулся влево, к берегу.
Выйдя, поднял, перебросил через плечо — сухое на мокрое — верхнюю одежду. Повернулся к Йоханану. Взгляды их встретились. Он смотрел на Пророка без улыбки, словно из далёкого далека. Вздохнул и опустил голову…
…В стороне от общей тропы, отдаляясь от берега, то исчезала, то появлялась одинокая фигура. Пророк по-прежнему не сводил с неё глаз.
Встревожившись, двое учеников подошли к нему со стороны очереди вплотную. Увидев их, он будто очнулся, снова посмотрел вдаль и перевел на них невидящий взгляд:
— Он!
* * *
«Сорок первый рассвет…»
Уже привычные, горные гряды катят как волны с юга на север. Плоская вершина в двадцати шагах слева скрывает простор Иорданской долины и прячет от восточных ветров, обрываясь к югу крутым каменистым склоном. Тихо-тихо…
«Сорок первый рассвет… Странное состояние: кожа и кости, и — лёгкость и сила… Возможно всё…»
Под ногами — светло-серые плоские камни в ладонь. Не вставая, Он провёл над ними рукой и поднял ближайший. Хлеб ещё не остыл. Запах очага, знакомый с детства… «Беспредельная власть: хоть из камня — хлеб…» Он подкинул его на ладони и сбросил обратно. Раздался стук камня о камень.
Встал. И увидел глазами, как земля ушла из-под ног… С крыши Храма открылся весь спящий Город. Слева — Масличная гора, справа — дворец Антипы. Кое-где по дворам уже разводят огонь… «Полная свобода действий… Везде…» Он спокойно шагнул вниз… Под ногами снова — серые камни.
Он наклонился и поднял маленький полый рожок, которым иногда собирал в расщелинах воду. Завернул его в пояс и взошёл на вершину. Десять шагов до обрыва. Тревожное тёмно-красное солнце показало слева подрезанный облаком край. Запад ещё темнел.
Перед Ним — справа налево, одно за другим — медленно плыли все царства — из неведомых мест и времён, свои и чужие, с роскошью и голодом, законом и расправой, верой и подменой, диким язычеством и кровавым безбожием… Он не задержал ни одно, сразу видя, что делать.
«...И есть сила… Есть сила всё отстроить и всех привести…» И вдруг… нагнувшись, махом поддел на ладонь большой камень и запустил его вверх.
— Иди, иди!! Божие на крови не созиждется!
Камень упал за обрыв. Страшный грохот камнепада вернулся эхом через долину…
«Сколько же это длилось?» Глянул влево. Огромный красный диск ещё цеплялся нижним краем за горизонт.
«На чужой крови…»
Сквозь кусты справа поблескивал Иордан. Облака стянуло, уже не летнее, но ещё высокое солнце от души прогревало спину.
Он шагал на север и, не очень глядя под ноги, будто что-то высматривал далеко впереди.
«Киннерет… берег… Киннерет… берег… Кфар-Нахум!»
* * *
Овечек на себе никто больше не носил. Четыре месяца как опустела пристройка. Яаков заходил к мамам ежедневно и тревожился больше всех.
…Двое местных — сезонные торговцы — послушали в Кфар-Нахуме про Царство Небес, и уже через три дня вся деревня знала, что приключилось с «нашим пастушком». Яаков только что не плакал. Сошедшего с ума ради Его же пользы нужно было срочно вернуть домой, хоть силой.
Впервые Мириам не знала, что делать.
— Я с тобой! — твёрдо сказала Сара, — меня иногда ещё слышат.
…Братская облава кончилась ничем. Но… не добившиеся встречи с «сумасшедшим» наслушались от кфар-нахумских и вовсе невместимого…
Слухи вяло долетали ещё два месяца — пока весна не призвала народ к земле.
…Он вошёл в родную синагогу с двенадцатью перед самым чтением, в одежде учителя. Пробрался к середине и — попросил Писание.
Перед Ним на маленьком топчане с откидной спинкой, сделанном когда-то Его руками, лежал чудный шестилетний мальчик, не ходячий от роду. Яаков сидел прямо за ним, остальные братья — подальше. Кто-то побежал за Мириам. Мальчик смотрел вверх и готов был взлететь: его Йешу вернулся!… Нашептавшись, собрание стихло.
Йешу, не глядя, развернул свиток, стал с трудом, запинаясь, читать древний текст и вдруг… свободно перешёл на арамейский. Кто помнил Исайю, открыли рты: ни один в жизни не видал такого! Читалось долго. Яаков смотрел на брата и сиял.
…Чтец вернул свиток и будто самому себе тихо повторил:
— …Лето Господне… благоприятное…
— Ты лучше покажи нам, что в Кфар-Нахуме, говорят, показывал, — выкрикнул один из торговцев.
Собрание снова замерло — несчастный «учитель» оглядывал народ, стараясь вспомнить:
— Кфар-Нахум… Кфар-Нахум… Где это?…
У Яакова потекли слёзы. Мальчик весь сжался: его Йешу обидели!
Сумасшедший вздохнул, наклонился и протянул руку:
— Пойдём, Моше, на воздух! Душно здесь.
Поднятый сделал шаг, другой, третий… Синагога ахнула так, что услышала улица.
— Не спеши пока! К вечеру бегать будешь.
…Ученики вышли следом. У дверей уже толпилось полдеревни. Пётр мигом уловил, что к чему, и оттёр своих в сторону: дальше, на пригорке, особняком стояли три женщины.
Сара держала под руки Мириам и другую Сару — младшую дочь Большого Шломо, получившую разводное письмо после рождения сына.
В пяти шагах от них мальчик был отпущен и, чуть хромая, дошёл до мамы сам.
Йешу глядел на них и пытался улыбнуться. Сара-младшая смотрела на Него как полжизни назад, пятнадцатилетней грустной хохотушкой. Он рванулся к ним, обнял всех разом. Выдохнул:
— Мне – надо – идти! – и двинулся вниз к ученикам, уже поджидавшим на дороге.
Всё понимая, малыш не утерпел:
— Йешу! Ты к нам вернёшься?
«Сумасшедший» остановился. Тряхнул головой и, обернувшись, — совсем как прежде — весело крикнул:
— Моше! Я ко всем – ко всем вернусь! — вдали поймал глазами Яакова и — больше не оглянулся…
…Синагога высыпала на улицу. Солнце подгоняло уходящих. От быстрых шагов широкая тропа к Сепфорису слегка пылила. Яаков стоял позади матери. Сара, успевшая разглядеть учеников, шепнула Мириам:
— Ни один не удивился…
— Привыкли…