Главный жанр фотографии

Человек — тайна, превосходящая человека. Когда узнаёшь, что число перекрёстных нейронных взаимодействий, определяющее возможности человеческого мозга, больше числа элементарных частиц во вселенной, слова «образ и подобие Божие» перестают казаться фигурой речи. И хочется предположить, что Вселенская Божественная память присутствует в каждом человеке в полноте. Раскрывает ли это хоть как-то наша внешность?

Европейская физиогномика как диагностика личности существует века, прирастая сегодня вкупе с астрологией чтением тайных знаков лица. А недавно я услышал о малочисленной японской школе, позволяющей лишь созерцая лицо человека, узнавать всё не только о нём, но и о его предках.

Но и безо всяких школ и тайных знаков сердечный опыт одинаково легко находит полноту свободного интеллекта и в живых лицах нетронутого цивилизацией африканского племени, и в полуживых масках замороченной столичной толпы.

Внутренний человек, проявленный на изображении, изумляет ещё больше. Глубина, приоткрытая через частное состояние, взывает к сопереживанию и невольной реконструкции судьбы (что всегда немножко про нас самих). А «следящий» взгляд на портрете иногда оставляет ощущение знаковой личной встречи.

Накопленные человечеством художественные формы бесконечно разнообразны. И я принимаю любые условности изобразительного языка, если он не уродует лицо. Поэтому мне могут быть равно омерзительны и шедевр Пикассо, и каноническая икона.

Пластическая отсебятина возможна и в фотографии: дурацкий ракурс и короткофокусная оптика, ломающая пропорции; дерматологическое выделение кожных фактур. Зачем?

Год назад, оформляя загранпаспорт, я сел против метровой тарелки-вспышки, в центре которой была камера… Изображение, сформированное светом от глаз зрителя — такого в природе нет! Нет, соответственно, и в опыте нашего восприятия. Но именно оно как мировой стандарт используется для удостоверения личности…

Невольно думаешь: цифровая революция развязала нам руки и завязала глаза. При этом производство изображений уже похоже на всемирный потоп. И здесь стоит напомнить о врождённых таинственных свойствах фотографии.

Лет десять назад Исторический музей, наконец, выставил свою коллекцию дагерротипов (1840—1850-е гг.). Глядя в глаза сквозь семь поколений, я впервые ощутил трепет прикосновения к запретному, будто «заглянул за горизонт». А перед этим узнал из первых рук, как по бытовой карточке экстрасенс определил, жив ли человек, сказал, от чего умер и кто ему в этом помог. Позже всё подтвердилось следствием.

Но оставим на время тайное и спросим себя: что может донести до нас фотография явно, как прямое свидетельство?

Три года, как я «поселился» на кладбище, где в 1951 году был похоронен мой отец. Море лиц: скульптура, барельефы, графика и тысячи фотографий — от бытовых любительских до шедевров Наппельбаума. Бесценный симфонический памятник московской интеллигенции 30—80-х годов, в основном еврейской. Как они жили в это время в этой стране, я хорошо знаю. Тем не менее, на фотографиях — возраст жизни: молодость независимо от двух дат, эмоциональная насыщенность, нередко улыбки, смех! Все живы! Самый неожиданный и самый наглядный пример неосознанной пасхальной радости.

В прошлом году в Москве, несомненно с благими намерениями, прошла выставка, посвящённая коммунистическому геноциду. В небольшом зале по всему периметру в один ряд — полсотни увеличенных до 30х40 фотографий на чёрном фоне: «портреты», снятые в красном гестапо после «следствия» и вынесения приговора — за день-два до расстрела. 30—50-е годы. Подписи: Ф.И.О., откуда, профессия, должность, две даты… Запредельно униженные, сломленные, иногда с неадекватной мимикой люди. Никакого бытового фона. На весь зал я нашёл два живых лица… Интересно: куратор-собиратель и иже с ним хотели бы остаться в нашей памяти только такими?*

…Возможно, смысл земной человеческой жизни — производство памяти, и ни в чём другом она так не глубока и не достоверна, как в фотографическом отображении лица.

Помня об этом, мы знаем меру нашей ответственности и войдём в студию как доверенное лицо портретируемого. Главное здесь — встреча. Мягкорисующая оптика и один нежёсткий осветитель раньше или позже решат все пластические проблемы. И тогда любовь к модели может расширить пространство личности до образа. Как он возникает, я не знаю. Непредсказуемый, он раскроет в человеке неизвестное ни мне, ни ему самому. Ради этого чуда и стоит включать свет. Но где искать таких «носителей тайны»?

Сюжетный дефицит свободным от арт-рынка «чудотворцам» в России, слава Богу, не грозит. В провинции ещё полно не стёртых цивилизацией лиц, Санкт-Петербург и вовсе как живой музей, где по сей день можно встретить все архетипы империи, а в Москве стали всё чаще мелькать дивные азиатские лица. Но самое перспективное — детский портрет — жанр, ещё не открытый мировой фотографией. Не зря индусы говорят: «Ребенок — это сосуд вечности, который на время даётся нам в руки». Трижды мне приходилось видеть на фотографии бездонную зрелую личность двух-трёх лет, сидящую на коленях у дитяти-родителя. А в жизни многажды встречались детские лица (пяти-семи лет), на которых уже был нагляднейше прописан сформированный характер, а порой (чаще у девочек) и пугающе предначертанная судьба.

…Возрождение главного жанра фотографии актуально в России как никогда. Чудо встречи, произошедшее в студии, распространяясь через зрителей, будет дарить потерянным веру, что наша жизнь не замкнута в текущем времени, и единение свободных будет продолжаться, пока есть на Земле человек.

Георгий Колосов
июль, август 2015

*Знаю: бытовые фото тех же лиц ближними и дальними вынужденно уничтожались. Понимаю: как «свидетели обвинения» представленные изображения бесценны. И… в этом же зале они были бы не просто оправданны — убойны в столкновении с картинами «сталинского счастья». Например, в читаемом размере 18х24 сплошным фоном окружившие метровые беззвучные киноэкраны, на которых — парады физкультурников, курорты для ударников, «доярки-пастухи» и прочие «веселые ребята». А для полноты памяти — на завершающей стене — экран с меделенно плывущим сверху вниз бесконечным расстрельным списком. Между двумя портретами — Виссарионыча и Ильича. Но это так, на будущее.