Если жизнь христианина по дням - от Чаши до Чаши, то по годам - от Великого поста до Великого поста. Венчающие его Страстная и Пасха - то, увы, недолгое время, когда наше существо реально ближе к Нему, чем к самому себе. В чувствах, от которых меньше всего хочется отвлекаться, в часах и минутах, которые больше всего хочется задержать. Для художника это означает еще и острое желание их выразить.
Но как быть здесь фотографу, для которого задним числом ничего нет? Восстановление времени через вторичное переживание – прерогатива кисти и кино. Синхронизация непосредственного переживания и его отображения – единственное в своем роде преимущество фотографии. И беспощадный тест для самого фотографа.
…Произведение искусства интересно мне лишь тогда, когда оно – явное чудо. Непредсказуемое не только для зрителя, но и для самого художника. Последнее можно рассматривать уже как признак откровения, свидетельство свыше. На таком фоне наши человеческие «замыслы», «проекты», «идеи» в лучшем случае смешны. Таинственный мир Божий самодостаточен и символичен сплошь – даже самое фрагментарное его изображение об этом свидетельствует. А жизнь Церкви, будучи изначально жизнью в тайне, есть, несомненно, высший опыт символизации*. Его визуальное отражение – заведомая сверхреальность, а усвоение ее – естественный вопрос личного опыта.
…Снимать на Страстной и в первые в минуты Пасхи я стал в 2002 году – вслепую, на ощупь, не загадывая ни каких «серий», и с самого начала через силу. Открывавшиеся формы поражали своим мистическим богатством, а картинки, за единичными исключениями, своей сюжетной бедностью. В 2006 году я взялся за камеру только из чувства долга. Что и как делал, едва помню, но ключевые восемь из двенадцати представленных фотографий пришли именно тогда. Евангельский текст и Пасхальная стихира выстроили окончательный ряд или он сам сложился – теперь и не знаю.
…Каждое изображение серии «Воистину воскресе!» отпечатано с одного негатива и напрямую – никаких компьютерных игр. Последовательность сюжетов строго соответствует Евангельским событиям и порядку церковных служб. Но первые два, относящиеся ко Входу в Иерусалим, в корне противоречат традиционной радости праздника и требуют объяснений.
Зловещая двойственность этого события, особо отмеченная у Иоанна эквивалентом Гефсиманской молитвы, обязывает безоговорочно отнести Вход в Иерусалим к Страстной седмице. Мы должны сами себе ответить: с кем мы в этот день? С Тем, кто входит, или с теми, кто встречает? Если с теми, кто встречает, то логично было бы в Великую Пятницу утром орать «Распни!» ввиду горького разочарования в несостоявшемся земном царе. А если с Тем, кто входит, то какие вербочки и сброс поста?! Наша радость на Великую Субботу – от предзнания Воскресения. Наш ужас на Вход в Иерусалим – от предзнания Гефсимании и Голгофы. Рановато радоваться.
Остальные десять сюжетов звучат вполне традиционно. Их символическая насыщенность раскроется каждому индивидуально – в меру его воцерковленности, зрительского опыта и… терпения. Для тех, кто пока далек от Церкви, остается «визуальная музыка». А для меня самого? А для меня самого – «кофр на гвоздь», ибо, честно, не знаю, что я к этому мог бы добавить.
Январь, 2007 год
*Символ (от греческого «символо» - «соединяю», «держу вместе») - в изначальном смысле вовсе не знак или отображение, а инструмент явления одной реальности через другую.